Андрей
Десницкий

"Детям нельзя вешать лапшу на уши"

Что вам запомнилось из прошлого летнего лагеря «Марабу»?

Вы знаете, меня в итоге поразила грандиозность самого замысла. Если бы я лично вдруг решил делать какой-то такой образовательный проект, я бы потребовал, чтобы ко мне приезжали только дети, очень хорошо знающие русский язык. А в «Марабу» были и те, кто совсем не говорил по-русски — понимали, но не говорили. Я к этому поначалу отнесся с большим скепсисом, но зря: в итоге все было хорошо, все дети нашли какое-то свое место. Я запомнил одного парня, который приехал к нам из Англии. Мама у него русская, но сам он, конечно, уже абсолютный англичанин. Тем не менее он к нам приехал, и вот на одном из занятий мы разбирали стихотворение Пастернака «Гамлет».

Надо было видеть его глаза, когда он понял, что Гамлет это не только Шекспир, но еще и Пастернак. А еще почему-то Владимир Высоцкий, о котором он что-то когда-то слышал, но с Шекспиром его никогда не связывал. Мне кажется, что это открытие — не просто сиюминутное удивление, а возможность осознать себя человеком двух культур. Да и русская культура, с одной стороны, тоже принадлежит миру Европы, миру христианской цивилизации, а с другой — она совершенно особенная. Я, как человек одной культуры, этому парню даже немножко позавидовал.

В то же время у нас были и русские дети. Но в «Марабу» они вдруг увидели, что русский язык и русская культура объединяют не только жителей России. Мы живем в такие времена, когда у русских немного воспалено национальное самосознание, когда они все время ищут свое место в мире. И вот оказывается, что это место можно искать в пространстве разговора на русском языке, в пространстве русского слова. При этом совсем не обязательно быть филологом. В нашем лагере сильная математическая составляющая, но ведь и математики тоже не только на языке цифр разговаривают. Мы видим, что есть русская математическая школа — какие-то особые, только для нее характерные педагогические приемы, культурно-национальные традиции подачи материала. Можно ими делиться, обсуждать их.

Вообще, я осознаю, что работа в пространстве русского слова — это, наверное, самое важное дело в моей жизни. Особенно работа с детьми, потому что если мы хотим понять, что будет с русской культурой через 50 лет, надо посмотреть на них.

Да, это действительно очень важно. И тем тяжелее, видимо груз ответственности при составлении программы для нового лагеря. Что будет ждать детей летом в этом году?

Окончательно программа еще утверждается. Пока я предложил два курса. Один я назвал «Язык, мышление, общество». Это что-то вроде введения в языкознание, только там идет речь о механике языка, а мы будем говорить, скорее, о его использовании. Разница такая же, как между устройством автомобиля и вождением автомобиля. Речь пойдет о языке как о средстве общения. Думаю, что это будет особенно важно для детей из двуязычных семей.

А второй курс я назвал «Прагматика текста» и он, как ясно из названия, посвящен уже не языку, а тексту. Дело в том, что в наших школах практически не работают с текстами. Да, дети изучают литературные произведения («Образ Татьяны Лариной»), пишут какие-то сочинения, изложения. Но как устроены тексты, как их понимать, анализировать — этого всего уже нет. Классическая ситуация, когда едут где-нибудь в троллейбусе болтливые подростки, и ты слышишь: «Ну, короче, это он вообще, а я, блин, такая». Видно, что человек полон чувств, есть что сказать подружкам, но породить текст не получается, только реплики. Или пример, который мы часто наблюдаем в соцсетях, когда человек не может нормально прочитать статью из газеты. Он не способен понять смысл текста, аргументацию, он выхватывает отдельные реплики и реагирует только на них.

В результате, таким человеком довольно легко манипулировать: просто подбрасываешь ему какие-то зацепки, на которые он гарантированно взрывным образом реагирует и постепенно окончательно отучается думать. А человек, который умеет читать тексты, куда меньше поддается манипуляции. И уж тем более человек, который умеет порождать тексты. Он способен сам взаимодействовать с другими людьми (я надеюсь, не манипулировать ими), доносить до них свою точку зрения, аргументировать ее. Когда-то в классических гимназиях преподавали грамматику, логику и риторику, а сейчас осталась одна грамматика. Конечно, этот пробел невозможно восполнить кратким курсом в летнем лагере, но мне все же хотелось бы обратить внимание на эти вещи.

Это все будет летом. А весной у нас необычный лагерь, посвященный все больше истории и культуре Европы XV–XVII веков. Что вы собираетесь рассказывать детям там?

Я буду говорить про Реформацию, потому что она полностью изменила и Европу, и нашу жизнь — далеко не только религиозную. И тут я расскажу, что эти идеи появились не случайно, что, например, Реформация не могла возникнуть до начала книгопечатания, пока не появилась возможность распространить относительно большое количество абсолютно одинаковых книг по относительно доступной цене. Мы будем говорить и о том, что Европа уже сильно изменилась к тому моменту и в общественном, и в экономическом, и в идеологическом смысле.

Но что вы имеете в виду, говоря, что Реформация изменила в том числе и нашу жизнь? То есть жизнь людей, которые не католики и не протестанты?

Да. Дело в том, что именно Реформация заставила осмысливать вещи, которые до того никогда не осмысливались, по крайней мере массово. В том числе она внесла в европейскую сферу обсуждения один очень важный вопрос: а что, если два человека по-разному отвечают на сущностные вопросы бытия? Ведь до этого внутри европейского христианского мира все было устроено довольно просто: есть правоверие и есть ересь. Есть мусульмане, с которыми воюют, есть иудеи, которые в гетто, есть где-то на обочине греки и схизматики, они же православные, с которыми, в общем, никто не видится, и все нормально, потому что все эти инаковерующие находятся снаружи, а внутри нашего мира может быть только одна вера. Но после Реформации мир перестал быть гомогенным, и это поставило перед людьми множество вопросов. В том числе и вопрос «А почему мы — не они?». Почему мы не мусульмане — это очевидно, а почему мы лютеране, а не католики, или не реформаты — вот это уже совсем не очевидно. В поиске ответов на этот вопрос возникла школа мысли, которая по сей день влияет на нас всех, в том числе и на верующих нехристиан, и на атеистов.

Это довольно сложные темы. Как вы планируете говорить о них с детьми?

Думаю, очень хорошо, что в лагерь приедут дети из самых разных стран. Мы сможем сразу поговорить о наших различиях, а потом перейти к общим стандартам мышления, которые есть у всех современных детей и рассказать, что средневековый мир был построен на других стандартах. И тогда рассказ о Реформации окажется рассказом о том, как мы пришли к тому миру, в котором живем сейчас.

Возвращаясь к вашему летнему опыту: что для вас оказалось самым сложным в работе с детьми?

Сначала я думал, что сложным будет вообще все, ведь до «Марабу» я никогда не работал с детьми младше 14–15 лет. Но в итоге оказалось, что глобальная разница между детьми и взрослыми заключается лишь в том, что детям нельзя вешать лапшу на уши. Точнее, можно, конечно, но ничего хорошего из этого не выйдет. С детьми все должно быть по-настоящему.