Тони
Барлам

Умение думать вширь не менее полезно, чем умение думать вглубь

Тони, многие вас знают как писателя, по первому (правда, неоконченному) образованию вы — медик, затем получили высшее образование в области архитектуры, но работаете гидом, то есть делаете много разного. А в детстве вы кем хотели быть?

В шесть лет я хотел быть подъездником в цирке. Судя по всему, я имел в виду униформиста. Мне очень нравилась униформа. Потом я мечтал о карьере мушкетера и гусара. Не знаю, на каком именно этапе, — наверное, во время двухлетнего принудительного ношения военной формы, — мои пристрастия изменились, и я стал нонконформистом.

Школу же — всю такую ленинградскую, специальную и французскую, то есть не худшего разбора — я не любил в принципе, как теперь думаю — именно из-за формализма. Нравились дисциплины, по которым у меня были репетиторы: химия, биология, английский, ну и французский, которым сызмальства пичкала прабабушка, ответственная также за мои вербальные навыки. Мне повезло: репетиторы учили думать системно. А вот рисовать я учился самостоятельно: по наивности пошел поступать с улицы в блатную художественную школу, куда меня, естественно, не приняли, а в доступных кружках занимались каким-то бесконечным унылым папье-маше. После такого фиаско в двенадцать лет я настолько разуверился в своих способностях, что мечтал об архитектуре и дизайне как о несбыточном. Тем забавнее, что в Израиле поступил на архитектуру и довольно долгое время зарабатывал на жизнь графическим дизайном.

После школы идти в инженеры мне категорически не хотелось, а в филологи не пустили родители. Поэтому выбор медицины стал неким компромиссом между их здравомыслием и моим конформизмом.

Сегодня я стараюсь обратить негативный опыт на пользу собственным детям. Главное, на мой взгляд, — это ни в коем случае не навязывать свою точку зрения и поддерживать любое самостоятельное начинание, пусть даже оно не кажется серьезным и перспективным.

И медицина, и архитектура — все-таки не гуманитарная сфера, а литература, стихи — вполне да.

Если вдуматься, медицина и архитектура — это как раз самые что ни на есть гуманитарные сферы, поскольку нацелены на благо людей, тогда как занятия словотворчеством или другим искусством вовсе не предполагают обязательной любви к человечеству, да и ученые зачастую бывают движимы отнюдь не гуманизмом. Впрочем, мизантропы встречаются и среди медиков, и среди архитекторов. Но где их ни в коем случае не должно быть, так это среди учителей. Эта сфера не терпит равнодушия. Понимаю, что звучит утопично, но верить-то хочется.

Расскажите пожалуйста про ваш курс для «Марабу»: у вас четыре темы и они очень разные. Как связаны между собой, например, цивилизация Ближнего Востока и миграция животных?

Именно поиски связей — самое интересное в теме. Междисциплинарность отражает сложность мироустройства. Четких границ между литературой, историей, архитектурой, антропологией, биологией, математикой и прочими областями знания нет, а есть области взаимопроникновения, и вот в этих-то областях и рождаются откровения. Умение думать вширь не менее полезно, чем умение думать вглубь. Математика, к примеру, может быть чем угодно от гимнастики для ума до искусства, но главная ее ценность состоит в применимости к любой задаче, встающей перед человечеством.

Это универсальный инструмент, однако даже математикам приходится иногда излагать свои мысли словами, чтобы быть понятыми другими специалистами, а это уже, извините, литература. Литература же — ничто без истории и антропологии, антропология не существует без биологии, биология — вне химии и физики, а те, в свою очередь, — без математики. Да что там: до изобретения цифр люди пользовались буквами, — это ли не лучший пример интертекстуальности?

Восемь лет назад я выучился на гида (еще одно формальное образование). Очень подходящая для любознательных профессия: здесь тебе и геология с географией, и ботаника с зоологией, и история с археологией, и теология с антропологией, и архитектура с литературой.

Цель моего курса — в том, чтобы дать детям пищу для размышлений, подтолкнуть их к поиску новых связей между разными событиями. Попробую объяснить свой подход. Животные мигрируют; почему они это делают? Животные мигрировали задолго до появления людей. Означает ли это, что люди переняли навык у животных, или в них попросту действуют те же механизмы, или одно не исключает другого? Чем и насколько первые сапиенсы отличались от животных и от нас теперешних? Чем и насколько мы теперешние отличаемся от животных? Наши предки вышли из африканских саванн и расселились по всему миру: откуда нам это известно? Знают ли птицы или киты столько же про своих предков? Является ли Библия историческим документом, и если да, то в какой степени? Почему это важно знать сейчас? И так далее. Моя задача состоит в том, чтобы дети сами задали эти вопросы и сами же на них ответили, интерпретируя ту информацию, что получат от меня или из любого другого источника.

Почему сегодня важно говорить с детьми про тягу к перемене мест? Что должны современные дети понимать про геополитику и зачем им это? Вообще зачем с детьми говорить о таких больших сложных вещах и, главное, как говорить, чтобы им это было доступно?

Из той же математики мы знаем, что возможность перемены мест — это признак свободы. Но из других наук нам известно, что от внутренней неволи не убежишь. Признак внутренней свободы — отсутствие догм и страха, а это достигается только постоянным познанием. В частности — закономерностей и психологии человеческого поведения как в примитивных группах, так и в масштабах государств. Я не ставлю задачи научить детей разбираться в тонкостях геополитики хотя бы потому, что не являюсь специалистом, но хочу, чтобы они получили инструмент сравнительного анализа процессов, которые периодически повторяются в истории, и для примера выбрал один, происходящий практически постоянно. Тем более, что, в отличие от нас в их возрасте, современные дети не привязаны цепью к одному месту жительства, они привычны к далеким путешествиям, могут жить и учиться за границей и в то же время они знают о мигрантах и беженцах не понаслышке. Но понимают ли они степень и цену своей свободы, и насколько понятны им мотивы людей, бегущих из другой реальности?

Я глубоко убежден, что с детьми обязательно надо разговаривать о больших и сложных вещах, поскольку только так они могут научиться понимать, что те состоят из маленьких, но оттого не менее сложных. Ну а о том, как именно, я уже сказал выше: дети должны сформулировать и задать правильные вопросы самим себе. Мне же нужно лишь своим нарративом возбудить в них желание эти вопросы задавать.