Линор
Горалик
Мне совершенно неважно, будут ли они помнить этот текст вечно

«Марабу»: Вы традиционно читаете с детьми в «Марабу» русскую прозу: например, «Мальчиков» Чехова. В этот раз будет Пушкин. Почему?

В «Марабу» я в этот раз буду, скорее всего, говорить о Пушкине: мне хочется показать, насколько он шире того небольшого и навязшего в зубах репертуара детского чтения, к которому ребенок привык.

Кто задает вектор вопросов: вы заранее представляете, в какие стороны может пойти беседа, или ее полностью определяют дети? Случались ли какие-нибудь неожиданные повороты?

Дети заранее читают текст, на занятии мы только обсуждаем его – ровно так устроены взрослые читательские клубы. Я, конечно, строю довольно четкий план разговора: мы медленно движемся вдоль текста, и я стараюсь не просто говорить с детьми о его подробностях, но помогать им понять мир, в котором происходит основное действие, понять среду, в которой существуют и существовали люди, во многом отличные от нас. Неожиданные повороты — самое ценное и прекрасное, что происходит в таких разговорах: я никогда не знаю, что мне ответят или о чем спросят, ни одно обсуждение не похоже на предыдущее. Я всегда жду этих встреч не без замирания сердца: часто дети рассказывают мне о прочитанном такое, чего я сама никогда не поняла бы и не заметила, и это зачастую не очень легкие откровения, но это делает их бесценными.

О чем вам интересно говорить с детьми на базе классической русской литературы? Какие вопросы современного мира вы поднимаете?

Больше всего мне всегда интересно говорить с детьми (да и не только с детьми) о том, как человек проживает не повседневные, критические обстоятельства на повседневном уровне. О чем бы ни шла речь, — о «Шинели» Гоголя или о рассказе «Разбить поросенка» Этгара Керета, — хорошая литература почти всегда имеет дело с невозможностью человека выпасть из повседневности в критических обстоятельствах: ему все равно приходится жить, ходить, есть, выполнять свои обязательства перед близкими и при этом носить в себе обломки своего мира, пытаясь заново собрать жизнь воедино. Мне кажется, этот опыт понятен кому угодно, вне зависимости от возраста, и поэтому разговор о нем всегда получается очень человеческим.

Вот вы говорите — «хорошая литература», — а как бы вы провели границу для детей между хорошей и плохой? И надо ли читать плохую литературу?

Вопрос в другом: для чего надо проводить такую границу и кто имеет право это делать? Мы с детьми в очень разных группах довольно часто обсуждаем, что значит, например, выражение «великий писатель». Я всегда стараюсь говорить, что для меня это значит только одно: есть много людей, считающих книги этого писателя очень хорошими. Из этого следуют три вывода: первый — их стоит попробовать читать, вдруг понравится; второй — интересно понять, почему этого писателя так ценят, — можно узнать что-нибудь новое; а третий — если все-таки не понравится, стоит помнить, что другие люди считают книги этого автора важными для себя, и уважать их мнение в разговоре. Мне кажется, на «хорошую литературу» распространяется такой же принцип, а в в остальном читать надо то, что тебя захватывает. В конце концов, речь идет о твоем собственном мире, о твоем собственном сознании, в которое ты впускаешь новые сюжеты и новых героев, тебе с ними жить, тебе их и выбирать.

Вы разбираете русскую литературу, а она так или иначе детям знакома (тех, кто живет в России, измучили русской классикой в школе; тех, кто за рубежом — «пытают» Пушкиным в семье или русских школах по выходным), но вот про важное, интересное, современное зарубежное в литературе наши дети часто ничего не знают. Почему вы все-таки выбрали именно русскую литературу?

Ровно потому, что в школе, а иногда и дома детей заставляют эту литературу почти ненавидеть, воспринимать ее как обязаловку, тарабарщину, которую надо как можно скорее «пройти» и отделаться. Мне кажется, если у меня есть хоть малейший шанс попробовать показать детям эти волшебные и живые тексты без занудства, без культа «Великого Русского Писателя» с его агиографическими подробностями, без риска дать неправильный ответ и быть оскорбительно срезанным, да и без культа «Великой Русской Литературы» как таковой, если — нужно попробовать использовать этот шанс.

Почему важно читать русскую классику современным детям, живущим в разных странах, на разных континентах, когда некоторые даже говорят по-русски не очень хорошо? Что они смогут понять для себя?

Мне совершенно не важно, будут ли они помнить этот текст вечно, или проникнутся ли они величием русской классики (что бы эти слова ни значили), и даже будут ли они помнить этот текст через полгода. Мне важен сам процесс открытого разговора о книге, в том числе — о книге, которую тебя пытались (или могут попытаться) прочесть по принуждению, и важно показать, если получится, что такой разговор возможен и что эти тексты существуют для них, а не они — для текстов. И еще: что они имеют право на совершенно самостоятельное их прочтение и понимание, а не на принудительный единственно верный путь к тому, «что нам хотел сообщить писатель». Получается или нет — не знаю, но я стараюсь.